Mart 2000. godine, i vršilac dužnosti predsednika, Vladimir Putin i njegove kolege posmatraju rezultate predsedničkih izbora. Ruska javnost još uvek zna malo o Putinu, vršiocu dužnosti predsednika, osim da je on pomazani naslednik nemoćnog Borisa Jeljcina. Dok se objavljuju poslednji rezultati, Jeljcin ispija šampanjac sa svojom porodicom. Snimatelj ga pita zašto nije pozvao Putina da čestita novom predsedniku. Kad Jeljcin to uradi, Putin ne odgovara – i nikad ne nazove svog predhodnika.
Ove upečatljive scene otvaraju film Vitalija Manskog iz 2018. godine „Putinovi svedoci.” Arhivski dokumentarac, koji je osvojio nagradu za najbolji dokumentarac na prošlogodišnjem filmskom festivalu u Karlovivarima, prepričava kako je ruski predsednik došao na vlast pre gotovo 20 godina, kada je Boris Jeljcin podneo ostavku uživo na televiziji u novogodišnjoj noći 1999. Manski, nagrađivani reditelj koji snima i dokumentarce, u idealnom je položaju da ispriča ovu priču: on je bio snimatelj te večeri. Nekoliko godina, on je imao jedinstven pristup ruskoj političkoj eliti zbog svog rada na produkciji filmova za državnu televiziju.
Izgleda da mu je sada žao zbog toga; Putinovi svedoci postoje sa tim teretom.
Ovi nikada pre viđeni isečci iz Manskovog dokumentarca nude presudan uvid u čoveka koji već dve decenije dominira ruskom politikom. U jednom neformalnom razgovoru, Putin se ljuti na Manskog jer nije razumeo njegovu odluku da za rusku himnu vrati staru sovjestku melodiju. Nova himna bi povratila poverenje državi u društvu koje je i dalje nostalgično za stabilnošću kasnog sovjetskog perioda, tvrdi Putin, tako da je to najbolji potez za državu, bez obzira na to šta građani osećaju. Kasno jedne večeri u predsedničkoj povorci automobila, predsednik kasnije razmišlja o granicama izborne demokratije, iako uverava Manskovu kameru da nema nikakvih „monarhijskih ambicija“.
Kad su se te ambicije ostvarile, Manski je odlučio da napusti Rusiju i boravi u glavnom gradu Latvije, Rigi od 2014. Njegovi filmovi, kojih ima dosta i veoma su kritični, ne sviđaju se ruskim vlastima. Na primer, nekoliko moskovskih bioskopa zabranilo je prikazivanje filma „Pod Suncem”, Manskijevog filma iz 2015. godine o propagandi u Severnoj Koreji.
S Manskijem sam razgovarao nakon projekcije njegovog filma na Trećem Istočno Ukrajinskom Filmskom Festivalu u Harkovu. Istaknuti reditelj je podelio svoja razmišljanja o tome šta znači biti svedok Putinovog uspona, i da li očekuje da će biti svedok njegovog pada.
Maksim Edvards: Kako ste odlučili da snimite film na tu temu? Da li je postojao neki određeni trenutak koji vas je podstakao na to?
Виталий Манский: Для меня толчком к моему собственному возвращению в прошлое было возвращение Путина в президентское кресло после короткого периода властвования Медведева. И меня, как и многих моих соотечественников, очень оскорбила форма, в которой это было объявлено. По сути дела, власть сказала, что её вообще не интересует наше мнение. Что у них есть свои проекты, а мы выполняем роль таких статистов, пусть даже формально соблюдая выборную процедуру. Это было сделано настолько нагло и так бессовестно, как и всё. И я стал вспоминать: откуда он взялся, каким он был, как его посадили в это кресло, где была та ошибка, которая сейчас материализируется в такой форме. Тогда я почувствовал что в принципе материалы, которые у меня есть, могут меня позволить рассказать эту историю. Она не уникальная, мы знали что это так происходило, но одно дело знать, а другое дело — видеть.
Vitalij Manski: Momenat kada sam odlučio da se vratim u prošlost bio je trenutak kada se Putin vratio na mesto predsednika nakon kratke vladavine [Dmitrij] Medvedeva. I ja sam, kao i mnogi moji sunarodnici, bio duboko uvređen načinom na koji je to bilo proglašeno. U suštini, vlasti su izjavile da ih naše mišljenje uopšte ne zanima. Da oni imaju svoje projekte u kojima mi samo igramo prolazne uloge, čak i dok su formalno posmatrali izborne procedure. Učinjeno je to hrabro i uz veliki nedostatkom srama. I počeo sam da se prisećam odakle [Putin] potiče, kakav je bio, kako je uopšte postavljen na to mesto. Setio sam se gde je napravljena greška koja se sada na ovaj način materijalizovala, i pomislio sam da će mi materijali koje sam već imao omogućiti da ispričam tu priču. Nije to jedinstvena priča, znamo kako se sve to dogodilo, ali znati je jedno, a videti drugo.
ME: I kako ste na kraju imali tako neverovatan nivo pristupa Putinu?
Нужно учитывать, что это была принципиально другая страна, с другими законами и правилами. И в той стране это было более вероятно, чем, допустим, в современной России. И потом, мне кажется, что всегда доступ зависит от профессионального обстоятельства, кто и как делает. Может быть, он не сталкивался раньше с авторами документарного кино, работал только с журналистами, у которых принципинально другая задача, цель, и степень независимости. Когда он добирается до первого лица, журналист всё-таки более зависим от какого-то издания и руководства, и это на него давит. В тот момент я был достаточно самостоятельным и малозависящим от государства режиссером, и он для меня был одним из героев, а не каким-то недосягаемым лидером нации.
Pa sigurno da je tada u osnovi zemlja bila drugačija, sa različitim zakonima i pravilima. I u toj je zemlji [moj pristup Putinu] bio puno verojatniji nego danas u Rusiji. Čini mi se da, kao i uvek, pristup zavisi od profesaionalnih okolnosti, ko radi šta i kako. Verovatno se nije susreo sa autorima dokumentarnih filmova, ali se susreo sa novinarima koji su imali veoma različite zadatke, ciljeve i nivoe nezavisnosti. Čak i kada novinar ima priliku da priđe vođi, on još uvek zavisi od neke publilacije i njenih šefova, i to vrši pritisak na njega. U to vreme sam bio nezavisni reditelj koji nije zavisio od države, a on je jednostavno bio jedan od likova u mom filmu, a ne neki neprstupačni nacionalni vođa.
ME: Dobro, i ako se ne varam, u to vreme ste takođe blisko sarađivali s Putinovim timom. Da li Vam je sada žao zbog toga?
Конечно я жалею, что, может быть, тогда еще не оценил всю опасность происходящего. Это не значит, что я могу сказать сегодня, как нужно было поступать тогда. Но то, что я все равно находился так или иначе в этой команде, это — моя отвественность, которая никуда не денится. Даже если никто мне не предъявит претензию, я сам себя считаю отвественным. Это достаточно серьезное обстоятельство.
Naravno da žalim zbog toga što možda nisam u potpunosti shvatio opasnost onoga što se događalo. To ne znači da danas mogu da kažem kako sam se trebao ponašati onda. Ali, činjenica da sam ipak bio deo tog tima u nekom smislu predstavlja moju odgovornost, i ta odgovoronst ne ide nigde. Čak i ako me niko ništa ne optuži, ostajem odgovoran. To je vrlo ozbiljno stanje stvari.
ME:Pa zašto ste odabrali naslov „Putinovi svedoci”? Reč „svedok” može podrazumevati da ste prisustvovali zločinu, kršenju zakona, a ne samo istorijskom događaju. Da li su „Putinovi svedoci” za Vas ljudi koji su izbliza videli njegov uspon na vlast, ili svaki građanin koji je tome svedočio izdaleka, ali nijr ništa uradio da se tome suprotstavi?
Да, свидитель на суде, может быть. Свидитель на стороне обвинения, на стороне защиты. Я полагаю, что у Путина есть разные круги свидителей. Есть ближний круг, есть средный круг. Но я позволю себе такое утвержение, что «свидетели» означает и «соучастники». Это все люди, которые на момент появления Путина [у власти] достигли совершеннолетия и имели, условно говоря, право голоса. Даже когда в советском тоталитарном обществе была осуществлена агрессия по отношению к Чехословакии в 1968-ом году, восемь человек вышли на Красную Площадь и тем самым проявили свое несогласие с политикой Кремля. Когда Ельцин, по сути, отменил выборы и назначил президента, никто не выступил против, ни один человек. Поэтому мы все были и свдетелями и соучастниками. Когда появился в России род Романовых (это произошло при Борисе Годунове) Пушкин написал классичекое произведение [«Борис Годунов»], где описывается этот процесс смены династий, смены власти. Финальная фраза у Пушкина в «Борисе Годунове» звучит так: «Народ безмолвствует». Вот он как безмолвствовал, так и безмолвствует. И пока народ молчит, в России можно совершать любые «чудеса».
Da, svedok u sudnici, svedok obrane, za tužitelja. Verujem da Putin ima razne krugove svedoka. Postoji najbliži krug, srednji krug. Usudio bih se da kažem da su svedoci i saučesnici i svi oni koji su odrasli u vreme Putinovog uspona i, relativnog govoreći, imali su pravo da to kažu. Čak i u totalitarnom društvu sovjetskog razdoblja, [ljudi su progovorili.] Kad je 1968. godine upotrebljena sila protiv Čehoslovačke, osam ljudi došlo je na [moskovski] Crveni trg i izrazilo svoje neslaganje sa politikom Kremlja. Ali kad je [Boris] Jeljcin otkazao izbore i imenovao predsednika, niko se nije pojavio protiv njega, nijedna osoba. Dakle, svi smo bili svedoci i saučesnici. Dinastija Romanov postala je istaknuta pod Borisom Godunovim. Puškinovo klasično delo o Godunovu opisuje postupak kojim se dinastije i vladari menjaju. Puškinova poslednja rečenica u Boris Godunovu glasi: „Narod ćuti.” Baš kao što su ljudi ćutali pre, oni i sada ćute. I dok narod ćuti, Rusija može da radi šta god želi.
ME: Jedan od najupečatljivijih trenutaka u Vašem filmu za mene je bio Vaš kratak razgovor sa Putinom o novoj državnoj himni Rusije. Šta Vam je taj razgovor rekao o njegovom pogledu na svet i njegovoj percepciji odnosa države i građana?
Он является ключевым для понимания психологии Путина как великодержавника. Он четко в этом разговоре формулирует свое политическое кредо. Оно заключается в следующем. Первое: нужно задабривать консервативное большинство, дабы укреплять свою политическую власть. Второе: в укреплении своей политической власти можно откатывать историю назад. То есть, не идти по принципу той политики, которая опредилилась после окончания второй мировой войны, когда подходящий политик ставил своей целью движение вперед. Здесь Путин четко сформулировал, что для обеспечения персональной власти можно двигаться назад. И до этого разговора и до этого путинского жеста это не позволял себе ни один политик крупных государств мира. Потому что это было за рамками политической этики. И, кстати, после этого путинского разворота и введения в политику такого прикладного популизма, пошла волна популистов во всем мире. Мне кажется, что в конечном счете отчасти благодаря Путину появился Трамп. Потому что вряд ли бы американский политик решился на такой радикальный жест, если это не было апробировано в политической практике в других странах.
Taj razgovor je pružio ključno razumevanje Putinove psihologije, kao državnika vođenog ambicijama velikih sila. U tom je razgovoru sažeto izneo svoj politički kredo. Prvi: neophodno je da se stvori konzervativna većina da biste učvrstili svoju političku moć. Drugo: u procesu učvršćivanja političke moći, moguće je skrenuti istoriju. To znači skretanje sa politike definisane nakon Drugog svetskog rata, kada je svaki verodostojni političar težio napred. Ovde je Putin izjavio da je spreman da krene unazad kako bi zajamčio svoju ličnu moć. Do tog trenutka, pa sve do Putinove oštre vladavine, nijedan vladar nijedne istaknute države nije razmiljao o tome. Jednostavno je bilo izvan granica političke etike. A nakon Putinovog zaokreta, i uvođenja primenjenog populizma u politiku, novi talas populizma zavladao je svetom. Čini mi se da se Trump delom pojavio zahvaljujući Putinu. Jer nijedan se američki političar ne bi odlučio na takav radikalan gest, osima ako prethodno nije bio testiran u politici drugih zemalja.
ME: Čini mi se da je Putin u protekle dve decenije gotovo prestao da bude obična osoba, političar i postao svojevrsni simulakrum države u ruskoj javnoj svesti. I kao što izreka kaže, vlast se menja i korumpira one koji vlast drže. Šta mislite, kako se Putin, čovek i političar, promenio u posljednjih 20 godina?
В государственной идеологии формулируется, что Путин — это Россия, и Россия — это Путин. Теперь что касается самого Путина. Не случайно в демократических госсударствах закладываются ограничения срока пребывания у власти. Потому что общество защищает себя от своего правителя и общество защищает правителя от начала необратимых процессов разрушения личности. Власть конечно же разрушает человека, любая власть. Тем более византийская система власти в России, которая изначально человека выводит в принципально иной формат его существования. И удержаться в этом формате мало кому удавалось. История России так говорит, что мало кому удавалось. Может быть только Горбачёву, и то не до конца, и то потому что он очень короткое время правил.
Da, državna filozofija drži da je Putin Rusija, a Rusija da je Putin. Što se tiče samog Putina, nije slučajno da demokratske države postavljaju ograničenja koliko dugo jedan vladar može ostati na vlasti. Društvo se time može odbraniti od svojih vladara i odbraniti vladara od nepovratnog ličnog uništenja. Moć, svaka moć, jasno uništava osobu koja je poseduje. Naročito vizantijski sistem upravljanja u Rusiji, koji od samog početka uvodi vladara u bitno drugačiji oblik postojanja. Malo je njih koji su uspeli da se održe u ovakvim okolnostima. O tome svedoči ruska istorija; možda je jedini izuzetak [Mihail] Gorbačov, koji nije uspeo da se zadrži do samog kraja, a u svakom slučaju vladao je dosta kratko.
Прежде всего будет процесс стагнации. Когда идет эта стангация, там уже не важно как она [власть] формально распределяется. Через переформатизации конституции, власти, даже самого государства (потому что есть еще вариант объединения с Беларусью.) Это уже вторично. Первично — отсутствие цивилизованного избирательного процесса, способного регулировать общественную жизнь. Конечно будет какая-то форма формального соответствия законодательству, но мы эти формальные решения наблюдаем уже на протижении двадцати лет.
Pa, biće proces stagnacije. Kad je stagnacija u toku, manje je važno kako se [moć] formalno raspoređuje. Restrukturiranjem ustava, vlasti, čak i same države. Postoji i opcija da se Rusija ujedini s Belorusijom. Ali to je sekundarno. Najvažnije je pitanje nepostojanja bilo kakvog civilizovanog izbornog procesa koji bi mogao regulisati [vlast u] javnom životu. Naravno, bez obzira na to šta će se dogoditi, daće mu se neki oblik pravne legitimnosti, ali primećujemo formalne odluke poput ove u poslednjih 20 godina.
ME: Šta mislite, šta bi Putin lično želeo? Da ostane u kancelariji predsednika ili da zauzme novu poziciju?
Здесь очень мало зависит от его желания. Он построил такую систему, в которой у него нет другого выбора кроме как сохранять свою персональную власть. Потому что это единственный залог его личной бесопасности.
Vrlo malo toga zavisi od njegovih želja. On je izgradio sistem koji mu ne pruža drugi izbor osim da sačuva svoje lično zadržavanje moći. To je jedini način na koji on može da jamči svoju ličnu sigurnost.
ME: Cela generacija u Rusiji danas je odrasla bez ikakvog drugog predsednika osim Putina, i u tu uključujem kratku vladavinu Medvedeva. Kako se ta činjenica odražava na političku atmosferu u Rusiji danas? Poslednjih smo nedelja videli da mladi Rusi još uvek žele da zauzmu stav na ulici u odbrani formalnih izbornih prava. Ali, zar ne postoji i rizik da će produženje ovog sistema dovesti do apatije i ravnodušnosti?
Эта система, как бы сдерживания, будет создавать определенные напряжения, которые будут прорывать. Но они будут фрагментарны, потому что система подавления столь сильна, что при Путине вряд ли будет создана какая-то действенная структура. Это как лесные пожары — то тут, то там. И поэтому ожидать какого-то результата снова не приходится. Но то, что будут отдельные прорывы, какие-то всплески общественной активности — это безусловно. Но они так жестоко подавляются, не случайно за практически брошеный бумажный стаканчик человека сажают в тьюрму, потому что власть хочет дать четкий сигнал — никто не смеет сопротивляться, никто не смеет проявлять свой голос. Мы здесь власть, и мы — вечны.
Ovaj sistem, čak i ako pokazuje suzdržanost, će stvoriti snažne napetosti [u društvu] koje će eksplodirati. Ali oni će biti fragmentirani, jer je sistem represije toliko jak da je pod Putinovom vladavinom malo verovatno da će se pojaviti bilo koja funkcionalna struktura [za opoziciju]. Biće poput šumskih požara: sad ovde, sad tamo. Zbog toga ne vredi čekati bilo kakvo slabljenje u sistemu. Ali bez sumnje biće nekoliko eksplozija, nekoliko bljeskova građanskog aktivizma. Ipak, potisnuti su s takvom bezobzirnošću; nije slučajno da neko može da završi u zatvoru zbog bacanja papirne čaše. Vlasti žele da daju jasan signal: niko nam se ne bi smeo odupreti, niko se ne bi smeo usuditi da iskaže svoj glas. Mi smo ovde gazde, zauvek.